Дарья Фёдорова, мне 30 лет, живу в городе Санкт-Петербург. Пишу стихи с семи лет. Состою в ЛитО "Пиитер". Публиковалась в интернете, а также в некоторых печатных изданиях. В свободное время занимаюсь волонтёрством: хожу в больницы к отказным детям.

Койот

Здесь совсем рядом - прерии, в прериях тех - койот.

Он редко спит по ночам, потому что луна неприлично круглая

Которую ночь подряд. И хочется выть. Койот потребляет пейот,

Хотя и не понял ещё, что сейчас с ним творится и что будет потом: он не дружит с яндексами и гуглами.

Просто так одиноко, просто луна и нужно спрятаться от неё, от себя - от обоих,

Это инстинкт на границе с фобией, которые слишком сложно давить,

Это такое ошеломляющее оглушение, как если бы рядом летел "Боинг"...

Койот обнимает своего молчуна-соседа. Лапы койота в крови.

И ясно, что есть иная реальность, где день вечен настолько,

Что никто и не слышал слова "луна", где даже люди с именем "браконьеры" тебе не враги...

И ты растворяешься в той реальности, но слышишь голос, что говорит: "Постой-ка"...

"А впрочем, нет, - говорит, - беги, - говорит, - беги".

РС

Смерть. А кто спрашивал на форуме, в чате ли,
Как её русифицировать или хотя бы на человеческий перевести язык?
Если кто спрашивал, то это до ужаса замечательно,
Если б нашёлся, кто знает - было бы замечательнее в разы.

Я вот не знаю, честно. Сколько подобных программ уже:
Вроде, в них всё так просто, почти примитивно: детсадник сумеет понять.
Я не прошу крэка этой. Переведите. А впрочем, кто догадался, как - первым кидайте камушек
В непонимающую меня.

Только ведь так абсолютно неправильно, точно неправильно, так не играют ведь.
Хочется штурм устроить: мудрой души, ЦНС.
Я ж не мечтаю увидеть сейчас ни к аду, ни к раю дверь,
Мне бы лишь... Я увлеклась. Я на кухне. На пол течёт майонез...

На пол течёт - словно тянется жизнь. Что ж, пожалуйста...
Да ведь она не тянется вовсе - сердцем грохочет, по венам несётся, как сель.
Здесь обязательно есть те, кто то ли вчера, то ли сегодня видел, как роллеры мчались по парку, как полицейский лежал в кустах,
Как диск луны головою профессора Доуэля над нами висел.

Русификатор - дело не слишком хитрое. Ну, кто тут в них разбирается?
Сразу поднимутся руки: три, десять, сто, пятьсот.
Все разбираются, только никто не справится...
Может, хоть полиглотом станет в конце концов.
 

Секрет

...По щеке - одиноко, лениво - ползёт слеза.
Дневники и флешки - не те друзья нам.
Если хочешь секрет сохранить - сохраняй его в железах,
Ведь у них в этом смысле - ни одного изъяна.

Даже сердце - забывчиво. Единственный минус в нём
Здесь. Но слишком жирный на самом деле.
Вот представить: мы ночью с тобой уснём
Незаметно, а утром - ни части в теле,

Что запомнила бы слова - очень важные, может быть.
Да и днём сердце дремлет порой. В железах же секрет заложен.
Все секреты: свои и другие - с чужих языка и губы
Сохраняй, где нет чувств и где правде не путаться с ложью.

Натюрморт

Входишь в комнату, вешаешь ли, бросаешь одежду на стул, машинально смотришь на стол.
На столе - недопитый чай, вместо лампы - свеча, на столе парабеллум, щит.
Из всего, что ты видишь там, узнаёшь лишь половину, идентифицируешь же - на все сто:
Натюрморт пацифистов: им что меч, что парабеллум, щит для них - это тоже shit.

И тебе непонятен, возможно, их жизненный принцип, их дурацкий негласный устав,
Только ты почему-то им благодарен. Да с чего б? Ты не любишь незваных гостей.
Я скажу, почему: просто ты ужасно устал, ты смертельно устал,
Ты так до смерти с детства боялся слова "война", что сегодня почти что шагнул из окна, но теперь лишь зарылся в постель:

Ты увидел как будто - глазами ли, сердцем, - что мир и война на твоём приютились столе.
А подобному зрелищу захотеть - любого сведёт с ума.
И, похоже, даже немного сводит: будто это свеча опустила свой пистолет.
Неплохое начало, чтобы кино снимать.

...Входишь в комнату, вешаешь ли, бросаешь одежду на стул, машинально смотришь на стол.
На столе то ли есть предметы, то ли нет, то ли не было и не будет, но тебе наплевать на них.
Ты пришёл, чтобы жить, но останешься ли - вопрос не простой:
Ты от радости был сам не свой, ты забыл сам себя, ты забыл времена - те, в которые не пацифисты - ангелы здесь проводили дни.

***

В гости в быстрые сны к Алисе ходит Червонная Королева,
Ходит с одним и тем же подарком: «Вот тебе, детка, кулинарная книга. Держи.
Булочки к чаю твои не подгорают, да сама маешься от внутреннего перегрева.
Вот и чуть сумасшедшие формочки, как выпекать станем жизнь,

Общую с Мартовским Зайцем, Чеширским Котом и остальными...
С теми из наших, кто точно согласен. То есть — со всеми. Видишь ли, невозможно идти отдельной тропой.
Так, по секрету: чуть ли не каждую ночь в твои сны я —
Тоже ведь не без помощи. Индивидуальности, словно пьянству, объявлен бой».

Алиса в ответ: «Знаете, Ваше Величество, за то, что внутри этой книжки, не дашь ни евро, ни цента.
Может, вы все и правы, но у меня свои ошибки и собственный драйв.
Ваше Величество, прошу, поймите, что чужие рецепты жизни напрягают мои рецепторы...
И тогда я иду к плите и готовлю блюдо "the story about my life"».

Арифматы

Застыл над землёй молодой и беспечный жаворонок:

И крылья, и клюв, и всё остальное туловище.

Отец его видел, как собирались кого-то сажать в воронок,

Он сам сейчас видит, быть может, одну из вводящих нас в ступор вещей.

Ведь с неба так ясно, что мы - в эпицентре, по краю - колючая проволока.

Чудная картина, хоть графика вам здесь, хоть живопись.

И мало кто думал, ещё меньше - тех, кто пробовал, как

За эту границу ступить, перепрыгнуть её... В общем, жив - крепись.

Мутит, рвота смирно стекает в ближайшую раковину.

Дыхание сбито, руки сводит жестокая судорога.

Кому приписать: человечкам зелёным, Бараку вину

За то, что вокруг? Да, впрочем, не важно, если мы лишены рассудка.

...А рядом с большой рекой спит краснокнижник выхухоль,

И нас, вероятно, в ту книгу поселят, и в ссохшихся душах - заморозки.

Нам углекислого газа вдохнуть, а кислород - выдохнуть -

Проще простого. Сердце сказало "стоп", сердце замерло от тоски.

Раскадровка

Раскадровка жизни моей — забавная штука. Очень. Вот лежит она у меня в рюкзаке и то выпасть, то спрятаться хочет, а то, может, застрять в блеске молний замочных, только бы на глаза мои не попасться ей невзначай. Кто её мне сделал — клянусь: я сама не знаю, но была тогда, кажется, тоже весна и был кирпич на пути домой и дорога — обходная ли, объездная... А цела себе до сих пор. Вот что значат бумага, печать,

Сила воли в придачу. Ну, то есть, любовь к этой самой жизни. Мой рюкзак — на заплатке заплатка, держись же, чтоб случайно не выпасть: я, ясно, шизик, но других хозяев да телохранителей у тебя всё равно ведь нет. Впрочем, у меня их что-то не видно тоже. Если эти две точки зрения нам подытожить, получается так: ни по курсу к зиме, ни у здания дожей не бросай меня, жизни моей кусочек. Сам же брошенным станешь, причём — вдвойне.

...Раскадровка — так, кажется, делают для детей мультфильмы. Я иду по проспекту, рассеянно думая о прошлом, о Хрюше и Филе и немного грустно — о моей неуклюжей и несуразной — до дрожи, до... — простофиле... Думая, что любви бы всем и что нужен ли этот лист. Кто мне сделал его — покажись, я тебя не выдам, я успела на вдох — помогите успеть на выдох... Только небо за тучами, запах свежей травы да два ствола возле дома, что корнями упрямо срослись.

***

Доктор, слушайте очень внимательно: это не лёгкие, а тяжёлые
Мысли и чувства. Сколько раз вы к ним этой присоской-губами,
Столько раз они в жизни моей погибали,
Да каждый раз — словно Феникс. И было им, видно, до фени,
Что таким вот жизни стажёром мне
Не особо хотелось быть. И не хочется. И не кончится
Этот круговорот — никогда. И у вас, и у ней, и у них...
Доктор, знаете, я часто дышу через рот... 
Нет, не насморк. Просто воздуха не хватает. 
Просто вдох бы мне — от самой стены Китая,
Чтобы лёгкостью мира безумного я пропиталась, словно сметаной — торт.
Что, думаете, будет наоборот? Что лёгкости так не набрать?
Да ежели тяжелее — некуда, то что же тогда остаётся, подумайте сами?
Доктор, мне больно от этих касаний
Где-то внутри... Нет, глубже. Там никому не достать.
Как хорошо, если есть птица Феникс. Как страшно, что нет листа
Чистого. Только с диагнозом. Только с анамнезом. 
Только я — с глупой надеждой мной придуманный текст сверстать.

Как белый свет – на цвета радуги

Он — растаман, она — то ли хипстер, то ли шаманка. Но они точно друг друга стоят. Что-то внутри тихо стонет (ну не выпустишь шуструю птичку на людях ведь. Хотя, может, и не попирает она, в принципе, моральных устоев). Вечная круговерть жизни, бурлящей снаружи... Город, по сути, обезоружен против бульона, что в парочке этой кипит. Снова и снова — repeat.

Шахматный, Изумрудный дворик... Там им знаком каждый дворник; в двориках тех болтают они по ночам: о Бродском, Фросте и Одене; о наболевшем, о мелочах. О будущем только молчат. Пишут друг другу признания в пропахших мочою парадных, рады друг другу, безумно рады, между ними, казалось бы, нет преграды, их диалоги — такие, что можно в печать в многотиражной газете, можно — хоть на статусы в социальные сети. Они молчат. Им, наверно, к врачам.

Это — комплекс неполноценности, комплекс раздвоенности, комплекс не-целостности. В общем, комплекс в квадрате... Только нервы свои тратить.

То ли хипстер, то ли шаманка... Шизофрения. Он говорит ей, в конце-то концов: «Знаешь, я понял: все прошедшие дни я был сам себе близнецом. Мы шизофреники, милая, оба: вчера, сегодня и даже, возможно, до гроба. Нас всё равно не поженят и не обвенчают. Не умирай от отчаяния. Лучшая смерть — от любви. Можем мы ей отрави...».

***

Так врут и льстят обычно: ангельскими голосами,
Стены, казалось бы, неприступные у веры преступной круша.
Видишь, в зольном углу — край истрёпанного глоссария?
Тема его — моя отфильтрованная, как через печень, душа.

Каждое слово — что 25-й кадр после минувшего за день,
Только гораздо мельче да тип шифра немного другой.
Хочешь — вникай в обложку, а дальше — необязательно,
Дальше тебе — лишь скобки к ней бездвоеточной дугой.

Дальше... Впрочем, как знаешь. Вот он лежит и в коме.
Вот он лежит от усталости до дня агонии моей, до...
Если искать в нём начнёшь, то желаю найти искомое.
Ему желаю того же самого. Точнее — найти дом.

P.S. Но не кустурицевый бы «Дом для повешения» и не жёлтый
Дом, где каждая личность — отвержена, нашёл ты.

Памяти подматраса

Всё. Мой подматрас разобрали – за сколько там километров? – ручной, и родной, и близкий, из самого сердца нутра. Я в том подматрасе хранила секретные документы, свидетельства, доказательства того, что жива по утрам. И, может быть, вечерами, и даже ночами, может. Он был интересный и толстый: почти весь мой мир вмещал. Ну, четверть хотя бы – точно... И я, на нём грудью лёжа, в жару была ему тентом, а в дождь была в роли плаща. 

И лампочка с пониманьем – хоть свет там горел, конечно, – на мой подматрас глядела, где вверх водопады текли – под ярким зелёным солнцем – в корзинку, в ладонь, в орешек, где на зиму многоэтажки безлюдно сбивались в клин. Там рядом с зелёным солнцем – не менее рыжие звёзды, а рядом с рыжими звёздами – заплатка на небесах. Там девочка, для которой стать взрослой пока не поздно, да только ещё непозднее стать ветром по волосам. 

А тот подматрас был – рыбка, из тех, что живут в Красном море, из тех, что летучие рыбы, что в небо – как в молоко. А я его не удержала, а он со мной и не спорил. Он, может, сейчас здесь рядом и кружится под потолком. 

...Луны за окном не видно. И я на бездушной кровати. Матрас, как всегда, в наличии, а вот подматраса – нет. И больше уже не будет, и грустно до неприличия... И с этим, пожалуй, хватит. И в форточку – стук планет.

Лю… Инородное

Как любовь проникает в сердце? Прирастает к коже, въедается внутрь,
В кровь внедряется хитростью и обманом...
После сердца - по всему организму разбрасывает мельчайшие споры. Действует более ловко, чем вор карманный.
Знает, что так просто её не вышвырнут.

Знает неестественно много. Путешествует по телу легко и свободно, словно бы инфузория.
Дразнится, что снова её не смогли поймать,
Что для подобной задачи не хватит и самого гениального, самого креативного ума.
Говорят порою, что это болезнь, и притом серьёзная. Говорят, а не лечат от неё ни в хосписах, ни в лепрозориях,

Ни в домах сумасшедших - хотя это уже ближе - ни в любых других больницах и госпиталях,
Но живут с ней, бывает, годами, только сердце вечно изъедено, будто мышами - сыр,
Ведь она не из тех, кто долго бывает сыт...
И не все способны вынести это, и так часто бывает, что она по ночам твердит: "...Значит, снова ошиблась адресом... Значит, снова ошиблась... Господи..."

Мимикрия

Это уже не мимика — мимикрия,
Дабы слиться с сюжетом, где над Лазарем плачет Марфа и плачет Мария,
Только бы нечто иное, чем: «Смотри, я —
Камень, который хлебом не стал, и мне вы все пох...»
И вместо этого: «Я ведь Евангелие знаю не хуже ваших,
Я даже пост соблюдаю без всякой фальши,
Разница вот в чём: я понимаю, что будет дальше,
Ну а вы — нет. Так кто ж из нас лох?»

Лишь вспоминать, как в цепи сердец каждое звено за других априори стояло,
В нашей цепи. У кого-то — те же Марфа с Марией, войско ли на реке Каяла...
Ныне — максимум двое за столиком, связанные любовью к чизбургеру-роялу.
Что на заваленном горизонте — хочешь пойти спросить?
Али и правда не знаешь, аленький мой цветочек?
Ну-ка, смелей, взгляни: видишь ли жирный прочерк,
Видишь ли рану, которая кровоточит —
Длинную, словно след от шасси?

В кадре — душа, что случайно подверглась раскрою
Или растлению. Тайны, чему же на самом деле, я и тебе не раскрою,
Ибо не знаю. Но факт, что по нынешним правилам: было трое,
А остаются два и рядом с ними — один.
Вроде бы, всё хорошо. Вроде, все живы.
Речи, конечно, на сколько чужие, на столько и лживы.
Речи и мимика. Мимикрия доверия и наживы.
Вроде, все. Ну, может, кто в мёртвой зоне... 
Вне поля зрения... С капелькой на груди.

Сюр... реал... и стих

Лесник говорит мне:  «Не оставайся здесь»,
Делая ударение, словно кнутом, на частице «не».
«Здесь у нас полукругом — всё известняк горный да топи, и от свежих извест-
ий здесь каждая ветка и каждый росток пьют не воду — гремучую смесь.

Как вывести мне тебя отсюда, как тебя извести, не изведя тебе душу?»
Эти слова, видно, слишком любящий на повтор поставил в моих ушах.
Здесь кто-то пасётся на травке, и кто-то спасётся, если будет послушным...
А может быть, наоборот. Здесь ветром — тот ещё тремор внутри... Колени дрожат.

И то ли сказка, то ль присказка, то ль просто сумбурный сон — не поймёшь.
«Не оставайся здесь» — в этом мире, в этой стране, в доме своём, в себе.
Этих коленей — стёртых, разбитых, нагих — непременная дрожь,
Рентгеном, самым невинным предателем, — о для тебя же нужных просьбе, мольбе.

...Банка со светлячком — рядом, рукой подать.
Или же — не подать: милостыню, отобранную свободу, жизнь.
Эхо почти позабытого леса. А зачем бы и помнить? Лето, улицы мегаполиса. Благодать.
И попробуй поди с прошлым, живущим под коркой, под кожей, ещё свяжись.

Лесник говорит мне: «Ты, девочка, сильно устала. И голова у тебя из ваты.
Может быть, чаю с мёдом, с ароматами, что ютятся в листве?
Да, вот что скажу тебе. В памяти своей девичьей не права ты.
Здесь светляков не водилось сроду. Здесь не нужен их свет.

И без них светло. А темно — так слишком темно для них.
Коли станет темно здесь — им такое — что стена железобетонная.
Да не хнычь ты. Знаю, сама ты немного лесная. Ведь на реку, что отраженье в реке, похож твой ник.

Девочка, ты скоро снова проснёшься и спать больше не будешь..
Будешь страдать бессонницей, будут раны, порой глубокие, но так лучше, поверь».
Лесник говорит мне. Я открываю глаза в череду непонятных буден.
Он открывает дверь.

Демиург

Поздней ночью в окне, как всегда, появляется силуэт демиурга.
Демиург сидит по-турецки на подоконнике, прожигает глазами стену.
Он, наверное, голоден, он любит стейки из бычков пород ангус и вагю, но бычки, что сейчас под рукой, - простые окурки,
Демиург не по-детски талантлив и по-взрослому - неврастеник.

Через стену он видит между делом им созданный космос,
Размышляет, что бы с космосом сотворить, чтоб стало повеселее.
Он требует кобе и сухое вино... Да зачем мелочиться. "Дайте мне солнца мозг костный!"
Этот крик - мигом по всей вселенной. Кто бы рот ему нахрен заклеил...

Демиург сыт, бодр и доволен. И вагю как будто целы, пусть скажут ему спасибо.
Демиург играет на дудке, а потом без устали курит - так в окно он по миру разносит различный ветер.
Он врубает звёзды на двести процентов, а если погаснут - у него всегда достаточно керосина
Для огня, от которого каждый ослепнет. Демиург вертит вселенной, а каждый, кто с ним знаком, у виска своего вертит...

А и пусть развлекается, впрочем. Мы-то знаем, что мир наш - крепкий орешек.
Демиург всё же устал и умиротворённо смотрит на потолок, где зависла комета...
Только чуточку жаль, что он и правда помешан:
Как наскучит ему подобное общество - так без размышлений отправит подарок на эту планету.

Маша

Маша играет с куколкой. Из куколки будет бабочка. Только Маша об этом не знает пока. Маше пять. Умница, любимица взрослых и, по словам их, лапочка. Маша скучает о небе, о самолётах и облаках. ...Холодно так, что насквозь. Там, наверху, часто - лишь щёлкой просинь. Машина грусть - как погода: почти на нуле: из всех времён года Маше больше всего нравится осень: в ней - день рождения: "мам, ну запомни: мне пять осеней, не пять лет". 

...Аэропорт. Первое октября. Первое путешествие за границу. Радость - по чашкам, тарелкам, везде - через край. Маша увидит Канны, Маша увидит Ниццу... Маша сегодня увидит ей не знакомый рай. ...Облачность, вязкий туман. Скорость всё больше и больше." Мамочка, разве так, быстро мы долетели, разве так быстро садиться должны? Перед глазами всё просто мелькает. - Доченька, мы над Польшей, Мы долетели, но не до той страны". 

Божия Матерь... Здесь католичество. Пусть и Мадонна... Крестишься, думаешь: "Так вот как жизни крушат..." Маша, понятно, ангел. За руку с мамой. Но третьей, любовью ведомая, радужной бабочкой куколкина взлетает душа.

***

Ему четыре. Он хочет стать космонавтом, он часто смотрит на звёзды, он уже наизусть знает названия планет от Меркурия до Нептуна и успел придумать себе скафандр. Правда, "скафандр" выговаривать трудно из-за дефекта речи, вместо "с" упорно слышится "ш", но это забавно даже. Больше того: он представляет себе, что шкаф - это ракета, у него любовь абсолютно ко всем шкафам, мама боится немного. Хорошо, что есть папа, ведь он фантазёр со стажем.

Ему пятнадцать. Теперь он мечтает стать археологом. Мечтает, но упорная "е" подсознание клинит. Ведь в таком возрасте - всё по максимуму, всё обязательно - архи. Поэтому - не лучше ли архитектором? Говорят, у него есть чутьё, он рисует здания так, что выходит золотое сечение, он любит искусство и любит мир линий. Родители - за, лишь бы их сын не выбрал слово "анархия".

Ему двадцать семь. В двадцать три он уехал на запад. Он работает программистом, чем в очередной раз доказал, что все мечты детства - псу под хвост и вообще химеры. Он пьёт эту жизнь с наслаждением, пьёт очень жадно и залпом, и когда остановится - неизвестно. Вот такие, казалось бы, должны быть всем, кто с ними знаком, примером.

...Проститутки, ни мысли о том, чтоб завести семью, лучше жить для себя, жить абсолютно свободно. Нет, анархию он не выбрал, гражданин - вполне себе законопослушный. Просто он не раз представлял, как расспрашивать будет о том, что творится с ним, жена, когда он придёт с работы. А рассказывать - тяжело, с проститутками же напрягаться не надо, потому что не лезут в душу. 

Вспоминает фильм "Вход в пустоту", усмехается: "Это, скорее, выход..." , понимая отчётливо, что выход не в том, конечно. Жаль, что просто понять - слишком мало. Значит, начнём? Выбрал способ, вдохнул, выдохнул... В предпоследний момент вновь подумал, что подобное решение всех проблем действует, если мягко сказать, с очень большой погрешностью.

Если сказать твёрдо - не действует вовсе. По телевизору кто-то полчаса чепуху долдонит. Переключил на соседний канал - реклама, из серии социальных. "У тебя слишком много крови? Не пускай тогда её зря, лучше становись донором". Те слова в нём - взрывом мозга и эхом в сердце, будто были сейчас не для всех, будто были они для него специально.

...Сколько после этого лет прошло? Он и правда донором стал, у него жена и маленький сын - в общем, всё теперь далеко позади - кроме работы - и бежать от себя больше не нужно. Кровь его - в разных людях, только он, безусловно, не знает, что среди реципиентов - женщина, что как будто похожа на одну из его мимолётных подружек... У неё, благодаря ему, - жизнь, а ещё у неё - дочь, которая смотрит на звёзды с восторгом, и любовь - настоящая, неземная.

***

Это небо - такое, что ангелам сквозь него продираться приходится, это небо такое,
Будто после аварии искорёженный корпус автомобиля.
Кто-то тут говорит, что он всё равно будет любить его так, как прежде всю жизнь мы его любили?
Если да, то пусть лучше оставит его хоть ненадолго в покое.

В этом небе трудно дышать, да и жить в нём совсем неуютно,
Только ангелы всё ж не спешат иммигрировать к нам на землю:
Здесь дышать ещё тяжелее, здесь спокойная жизнь стала почти везеньем:
Здесь полно убийц, отморозков, ублюдков.

Но оставим про "здесь". Кто ответит: где для смятых автомобилей обычно готово место?
Лишь секунду подумать - и кому от этого страшно не станет?
Где мы сможем найти это небо в итоге: на свалке ли, под крестами?
На досуге подумать над подобным вопросом было бы так интересно...

Кто--то скажет: "Там же ангелы просто кишат, куда ж их денем?"
А и правда: куда их девать, ведь бомжами им быть непочётно?
У кого появились идеи на этот счёт? Но
Чем мы сможем помочь им? "Да ничем, - кто-то глухо ответит, - для нас ангелы - не реальнее привидений.

И вообще, посудите-ка сами: слишком часто нас оттуда стали игнорить.
А давайте им тем же ответим? Ну что, начинаем?
Ведь у них для нас - только дырка одна, сквозная,
Чтобы грозы и ливней - общим счётом - бездонное море".

И, удар получившее то ли в сердце, по ли под дых, над таким нелепым ответом
Небо строго молчит, понимая, что до смерти нужно выжить.
Небо смотрит, как где-то внизу - и на улицах, и в людях, что по улицам тем идут, - осенняя грустная жижа
Растекается медленно... медленно... В надежде на каплю света.